(1)Немножко позже — мне было шесть лет, и это был мой первый музыкальный год — в музыкальной школе Зограф-Плаксиной, в Мерзляковском переулке, был, как это тогда называлось, публичный вечер — рождественский. (2)Давали сцену из «Русалки», потом «Рогнеду» — и:

Теперь мы в сад перелетим,

Где встретилась Татьяна с ним.

(З)Скамейка. (4)На скамейке — Татьяна. (5)Потом приходит Онегин, но не садится, а она встаёт. (6)Оба стоят. (7)И говорит только он, всё время, долго, а она не говорит ни слова. (8)И тут я понимаю, что рыжий кот, Августа Ивановна, куклы не любовь, что это — любовь: когда скамейка, на скамейке — она, потом приходит он и всё время говорит, а она не говорит ни слова.

— (9)Что же, Муся, тебе больше всего понравилось? — мать по окончании.

— (10)Татьяна и Онегин.

— (11)Что? (12)Не «Русалка», где мельница, и князь, и леший? (13)Не «Рогнеда»?

— (14)Татьяна и Онегин.

— (15)Но как же это может быть? (16)Ты же там ничего не поняла? (17)Ну, что ты там могла понять?

(18)Молчу. (19)Мать торжествующе:

— Ага, ни слова не поняла, как я и думала. (20)В шесть лет! (21)Но что же тебе там могло понравиться?

— (22)Татьяна и Онегин.

— (23)Ты совершенная дура и упрямее десяти ослов! (24)(Оборачиваясь к подошедшему ди-ректору школы, Александру Леонтьевичу Зографу.) (25)Я её знаю, теперь будет всю дорогу на извозчике на все мои вопросы повторять: «Татьяна и Онегин!» (26)Прямо не рада, что взяла. (27)Ни одному ребёнку мира из всего виденного бы не понравилось «Татьяна и Онегин», все бы предпочли «Русалку», потому что — сказка, понятное. (28)Прямо не знаю, что мне с ней делать!!!

— (29)Но почему, Мусенька, «Татьяна и Онегин»? — с большой добротой директор.

(30)Я, молча, полными словами: «Потому что — любовь».

— (31)Она, наверное, уже седьмой сон видит! — подходящая Надежда Яковлевна Брюсова , наша лучшая и старшая ученица. — (32)И тут я впервые узнаю, что есть седьмой сон, как мера глубины сна и ночи. 

— (33)А это, Муся, что? — говорит директор, вынимая из моей муфты вложенный туда мандарин, и вновь незаметно (заметно!) вкладывая, и вновь вынимая, и вновь, и вновь...

(34)Но я уже совершенно онемела, окаменела, и никакие мандаринные улыбки, его и Брюсовой, и никакие страшные взгляды матери не могут вызвать с моих губ — улыбки благодарности. (35)На обратном пути — тихом, позднем, санном, — мать ругается.

— (Зб)Опозорила!! (37)Не поблагодарила за мандарин! (38)Как дура — шести лет — влюбилась в Онегина!

(39)Мать ошиблась. (40)Я не в Онегина влюбилась, а в Онегина и Татьяну (и, может быть, в Татьяну немножко больше), в них обоих вместе, в любовь. (41)И ни одной своей вещи я потом не писала, не влюбившись одновременно в двух (в неё — немножко больше), не в них двух, а в их любовь. (42)В любовь.

(43)Скамейка, на которой они не сидели, оказалась предопределяющей. (44)Я ни тогда, ни потом, никогда не любила, когда целовались, всегда — когда расставались. (45)Никогда — когда садились, всегда — расходились. (46)Моя первая любовная сцена была нелюбовная: он не любил (это я поняла), потому и не сел, любила она, потому и встала, они ни минуты не были вместе, ничего вместе не делали, делали совершенно обратное: он говорил, она молчала, он не любил, она любила, он ушёл, она осталась, так что, если поднять занавес — она одна стоит, а может быть, опять сидит, потому что стояла она только потому, что он стоял, а потом рухнула и так будет сидеть вечно. (47)Татьяна на той скамейке сидит вечно.

(48) Эта первая моя любовная сцена предопределила все мои последующие, всю страсть во мне несчастной, невзаимной, невозможной любви. (49)Я с той самой минуты не захотела быть счастливой и этим себя на нелюбовь — обрекла.

(50)В том-то и всё дело было, что он её не любил, и только потому она его — так, и только для того его, а не другого, в любовь выбрала, что втайне знала, что он её не сможет любить. (51)(Это я сейчас говорю, но знала уже тогда, тогда знала, а сейчас научилась говорить.) (52)У людей с этим роковым даром несчастной — единоличной — всей на себя взятой — любви — прямо гений на неподходящие предметы.

(53) Но ещё одно, не одно, а многое, предопределил во мне «Евгений Онегин». (54)Если я потом всю жизнь по сей последний день всегда первая писала, первая протягивала руку — и руки, не страшась суда — то только потому, что на заре моих дней лежащая Татьяна в книге, при свечке, с растрёпанной и переброшенной через грудь косой, это на моих глазах — сделала. (55)И если я потом, когда уходили (всегда — уходили), не только не протягивала вслед рук, а головы не оборачивала, то только потому, что тогда, в саду, Татьяна застыла статуей.

(56)Урок смелости. (57)Урок гордости. (58)Урок верности. (59)Урок судьбы. (60)Урок одиночества.

(М.И. Цветаева*)

Марина Ивановна Цветаева (1892—1941) — русский поэт Серебряного века, переводчица, автор биографических эссе и критических статей.