В каких про­из­ве­де­ни­ях рус­ской клас­си­ки зву­чит «мысль се­мей­ная» и в чем эти про­из­ве­де­ния со­звуч­ны шо­ло­хов­ско­му «Ти­хо­му Дону»?

Жена Про­ко­фия умер­ла ве­че­ром этого же дня. Не­до­но­шен­но­го ре­бен­ка, сжа­лив­шись, взяла бабка, Про­ко­фье­ва мать.Его об­ло­жи­ли па­ре­ны­ми от­ру­бя­ми, поили ко­бы­льим мо­ло­ком и через месяц, убе­див­шись в том, что смуг­лый тур­ко­ва­тый маль­чо­нок вы­жи­вет, по­нес­ли в цер­ковь, окре­сти­ли. На­зва­ли по деду Пан­те­ле­ем. Про­ко­фий вер­нул­ся с ка­тор­ги через две­на­дцать лет. Под­стри­жен­ная рыжая с про­се­дью бо­ро­да и обыч­ная рус­ская одеж­да де­ла­ла его чужим, не­по­хо­жим на ка­за­ка. Он взял сына и стал на хо­зяй­ство.

Пан­те­лей рос ис­чер­на-смуг­лым, бе­до­вым. Схож был на мать лицом и под­бо­ри­стой фи­гу­рой. Женил его Про­ко­фий на ка­зач­ке — до­че­ри со­се­да.

С тех пор и пошла ту­рец­кая кровь скре­щи­вать­ся с ка­за­чьей. От­сю­да и по­ве­лись в ху­то­ре гор­бо­но­сые, ди­ко­ва­то-кра­си­вые ка­за­ки Ме­ле­хо­вы, а по-улич­но­му — Турки.

По­хо­ро­нив отца, въел­ся Пан­те­лей в хо­зяй­ство: за­но­во по­крыл дом, при­ре­зал к усадь­бе с пол­де­ся­ти­ны гу­ле­вой земли, вы­стро­ил новые сараи и амбар под же­стью. Кро­вель­щик по хо­зяй­ско­му за­ка­зу вы­ре­зал из об­рез­ков пару же­стя­ных пе­ту­хов, укре­пил их на крыше ам­ба­ра. Ве­се­ли­ли они ме­ле­хов­ский баз бес­печ­ным своим видом, при­да­вая и ему вид са­мо­до­воль­ный и за­жи­точ­ный.

Под уклон спол­зав­ших год­ков за­кря­жи­стел Пан­те­лей Про­ко­фье­вич: раз­дал­ся в ши­ри­ну, чуть ссу­ту­лил­ся, но все же вы­гля­дел ста­ри­ком склад­ным. Был сух в кости, хром (в мо­ло­до­сти на им­пе­ра­тор­ском смот­ру на скач­ках сло­мал левую ногу), носил в левом ухе се­реб­ря­ную по­лу­ме­ся­цем серь­гу, до ста­ро­сти не сли­ня­ли на нем во­ро­ной масти бо­ро­да и во­ло­сы, в гневе до­хо­дил до бес­па­мят­ства и, как видно, этим рань­ше вре­ме­ни со­ста­рил свою когда-то кра­си­вую, а те­перь сплошь опу­тан­ную па­у­ти­ной мор­щин, до­род­ную жену.

Стар­ший, уже же­на­тый сын его, Петро, на­по­ми­нал мать: не­боль­шой, кур­но­сый, в буй­ной по­ви­те­ли пше­нич­но­го цвета волос, ка­ре­гла­зый; а млад­ший, Гри­го­рий, в отца попер: на пол­го­ло­вы выше Петра, хоть на шесть лет мо­ло­же, такой же, как у бати, вис­лый кор­шу­ня­чий нос, в чуть косых про­ре­зях под­си­нен­ные мин­да­ли­ны го­ря­чих глаз, ост­рые плиты скул об­тя­ну­ты ко­рич­не­вой ру­мя­не­ю­щей кожей. Так же су­ту­лил­ся Гри­го­рий, как и отец, даже в улыб­ке было у обоих общее, зве­ро­ватое.

Ду­няш­ка — от­цо­ва сла­бость — длин­но­ру­кий, боль­шегла­зый под­ро­сток, да Пет­ро­ва жена Дарья с малым дитем — вот и вся ме­ле­хов­ская семья.