Тэффи. Счастливая. ЕГЭ. 36 вариантов. Дощинский. Вариант 35 или 36
     
          
     Да, один раз я была счастлива.
     Я давно определила, что такое счастье, очень давно, — в шесть лет. А когда оно пришло ко мне, я его не сразу узнала. Но вспомнила, какое оно должно быть, и тогда поняла, что я счастлива.
     
     Я помню:
     Мне шесть лет. Моей сестре — четыре.
     Мы долго бегали после обеда вдоль длинного зала, догоняли друг друга, визжали и падали. Теперь мы устали и притихли.
     Стоим рядом, смотрим в окно на мутно-весеннюю сумеречную улицу.
     Сумерки весенние всегда тревожны и всегда печальны.
     И мы молчим. Слушаем, как дрожат хрусталики канделябров от проезжающих по улице телег.
     Если бы мы были большие, мы бы думали о людской злобе, об обидах, о нашей любви, которую оскорбили, и о той любви, которую мы оскорбили сами, и о счастье, которого нет.
     Но мы — дети, и мы ничего не знаем. Мы только молчим. Нам жутко обернуться. Нам кажется, что зал уже совсем потемнел, и потемнел весь этот большой, гулкий дом, в котором мы живем. Отчего он такой тихий сейчас? Может быть, все ушли из него и забыли нас, маленьких девочек, прижавшихся к окну в темной огромной комнате?
     Около своего плеча вижу испуганный, круглый глаз сестры. Она смотрит на меня: заплакать ей или нет?
     И тут я вспоминаю мое сегодняшнее дневное впечатление, такое яркое, такое красивое, что забываю сразу и темный дом, и тускло-тоскливую улицу.
      — Лена! — говорю я громко и весело. — Лена! Я сегодня видела конку!
     Я не могу рассказать ей все о том безмерно радостном впечатлении, какое произвела на меня конка.
     Лошади были белые и бежали скоро-скоро; сам вагон был красный или желтый, красивый, народа в нем сидело много, все чужие, так что могли друг с другом познакомиться и даже поиграть в какую-нибудь тихую игру. А сзади, на подножке стоял кондуктор, весь в золоте, — а, может быть, и не весь, а только немножко, на пуговицах, — и трубил в золотую трубу:
      — Ррам-рра-ра!
     Само солнце звенело в этой трубе и вылетало из нее златозвонкими брызгами.
     Как расскажешь это все! Можно сказать только:
      — Лена! Я видела конку!
     Да и не надо ничего больше. По моему голосу, по моему лицу она поняла всю беспредельную красоту этого видения.
     И неужели каждый может вскочить в эту колесницу радости и понестись под звоны солнечной трубы?
      — Ррам-рра-ра!
     Нет, не всякий. Фрейлейн говорит, что нужно за это платить. Оттого нас там и не возят. Нас запирают в скучную, затхлую карету с дребезжащим окном, пахнущую сафьяном и пачулями, и не позволяют даже прижимать нос к стеклу.
     Но когда мы будем большими и богатыми, мы будем ездить только на конке. Мы будем, будем, будем счастливыми!
     
     Я зашла далеко, на окраину города. И дело, по которому я пришла, не выгорело, и жара истомила меня.
     Кругом глухо, ни одного извозчика.
     Но вот, дребезжа всем своим существом, подкатила одноклячная конка. Лошадь, белая, тощая, гремела костями и щелкала болтающимися постромками о свою сухую кожу. Зловеще моталась длинная белая морда.
      — Измывайтесь, измывайтесь, а вот как сдохну на повороте, — все равно вылезете на улицу.
     Безнадежно-унылый кондуктор подождал, пока я влезу, и безнадежно протрубил в медный рожок.
      — Ррам-рра-ра!
     И больно было в голове от этого резкого медного крика и от палящего солнца, ударявшего злым лучом по завитку трубы.
     Внутри вагона было душно, пахло раскаленным утюгом.
     Какая-то темная личность в фуражке с кокардой долго смотрела на меня мутными глазами и вдруг, словно поняла что-то, осклабилась, подсела и сказала, дыша мне в лицо соленым огурцом:
      — Разрешите мне вам сопутствовать.
     Я встала и вышла на площадку.
     Конка остановилась, подождала встречного вагона и снова задребезжала.
     А на тротуаре стояла маленькая девочка и смотрела нам вслед круглыми голубыми глазами, удивленно и восторженно.
     И вдруг я вспомнила.
     «Мы будем ездить на конке. Мы будем, будем, будем счастливыми!»
     Ведь я, значит, счастливая! Я еду на конке и могу познакомиться со всеми пассажирами, и кондуктор трубит, и горит солнце на его рожке.
     Я счастлива! Я счастлива!
     Но где она, та маленькая девочка в большом темном зале, придумавшая для меня это счастье? Если бы я могла найти ее и рассказать ей, — она бы обрадовалась.
     Как страшно, что никогда не найду ее, что нет ее больше, и никогда не будет ее, самой мне родной и близкой, — меня самой.
     А я живу...