(1)Тот, кто видел однажды блокадный этот город, никогда не забудет его улиц, его воздуха, полного шелеста снарядов, странного сочетания войны, которая была не то чтобы рядом, на окраинах, а забиралась внутрь города, и быта – городского быта с очередями, толкучкой, заводской работой. 
(2)Все знаменитые петербургские архитектурные ансамбли на месте, так же прекрасны и мосты, и набережные, и дворцы – с той только разницей, что, как точно определил один ленинградец, они теперь не возвышают душу, а отягощают ее своей призрачностью, «обнаружилась в них способность не только принять смертное запустение, но и стать его принадлежностью вместе с знаменитой землей и коробками сгоревших домов». 
(3)Блокада не уходит вместе с иными событиями в тихие заводи прошлого, куда заглядывают лишь от случая к случаю. (4)Особенность блокады – она как бы остается поодаль, но рядом, как нечто такое, что следует всегда иметь в виду. (5)Время от времени с ней сопоставляешь и других и самого себя. 
(6)Трупы были на улицах, в квартирах, они стали частью блокадного пейзажа. (7)Массовость смерти, обыденность ее рождали чувство бренности человеческой жизни, разрушали смысл любой вещи, любого желания. (8)Человек открывался в своем несовершенстве, он был унижен физически, он нравственно оказывался уязвим. (9)Сколько людей не выдерживали испытаний, теряли себя! 
(10)Рослый этот, красивый человек, умеющий вдумчиво слушать и также вдумчиво произносить только собственное, выношенное, просил не называть его имени. (11)Он говорил сильно и убежденно не только о себе, но и о других, потому что он употреблял местоимение «мы». (12)Он считал, что в первую очередь погибали физически слабые по здоровью, по возрасту, затем погибали честные, великодушные, не способные примениться к обстановке, где ожесточение и окаменелость души были необходимым условием выживания: «После блокады мир рисовался мне затаившимся зверем. (13)Я ведь встретил блокаду одиннадцатилетним. (14)В таком возрасте трудно противостоять натиску чрезвычайных обстоятельств. (15)Они навязывали свои критерии и ценности как единственно возможные. (16)Я стал подозрителен, ожесточен, несправедлив к людям, как и они ко мне. (17)Глядя на них, я думал: «Да, сейчас вы притворяетесь добрыми, честными, но чуть отними от вас хлеб, тепло, свет – в каких двуногих зверей вы все тогда обратитесь». (18)Именно в первые послеблокадные годы я совершил несколько сквернейших поступков, до сих пор отягчающих мою совесть. (19)Выздоровление затянулось почти на десятилетие. (20)Лет до двадцати я чувствовал в себе что-то безнадежно старческое, взирал на мир взглядом надломленного и искушенного человека. (21)Лишь в студенческие годы молодость взяла свое и жажда полезной людям деятельности позволила стряхнуть с себя ипохондрию. (22)Однако прежняя детская вера в безусловное всесилие и совершенство человека, раздавленная блокадой, уже никогда не возродилась». 

По Д. Гранину