(1) Нас увозили из Ленинграда через Ладожское озеро, когда машины уже не ехали по льду, а плыли по воде. (2) Приближалась весна, и лёд на озере быстро таял.

(3) Машины плывут по воде — дороги не видно, а что-то вроде реки, по которой не то едут, не то плывут машины. (4) Я сижу, прижавшись к маме, на каких-то мягких узлах. (5) Мы едем в машине с открытым кузовом у заднего борта. (б) Холодно, сыро, ветрено. (7) Нет сил даже плакать, наверное, всем страшно. (8) Лёд уже тонкий и в любую минуту может провалиться под тяжёлой машиной. (9) А в небе в любую минуту могут появиться немецкие самолёты и начать бомбить дорогу и лёд. (10) Страх сковывает и без того беспомощное тело. (11) Помню, что от этого жуткого страха хотелось вскочить и убежать всё равно куда, только бы не сидеть в этой безвыходной обречённости.

(12) Люди в машине ведут себя по-разному, и это бросается в глаза.

(13) 3а свою короткую детскую жизнь я видела и перечувствовала тогда уже так много, что перестала быть ребёнком и стала малолетнею старухой... (14) Иногда мысли проваливаются словно в пропасть. (15) Я то ли засыпаю, то ли теряю сознание. (16) Потом сознание возвращается, и снова мысли идут по кругу: «Хлеба! Хлеба! Хлеба!» (17) Так невыносимо хочется есть.

(18) Сколько мы так страшно ехали, не знаю — казалось, бесконечно. (19) Когда меня сняли с машины и попытались поставить на ноги, это не получилось. (20) Ноги, видимо, затекли, коленки подкашивались, и я валилась на снег. (21) На руках меня отнесли в какое-то помещение. (22) Там было тепло. (23) Но хотелось только одного — есть, есть и есть, потому что сытость не наступала. (24) И сытость не наступит ещё очень и очень долго. (25) Всё же чувство забытого тепла навалилось на меня, и я спала, спала, спала... (26) Конечно, теперь, когда мне уже 16 лет и я пишу эти строки, я могу всё это осознать и найти нужные слова, чтобы выразить то своё состояние. (27) А тогда... (28) Моя детская Память хранит на своих полках очень многое, что невозможно забыть, невозможно не помнить. (29) Но не всё это будет востребовано жизнью, и потускнеют воспоминания и восприятия прошлого.

(30) Но всё будет лежать до востребования и когда-нибудь пригодится. (31) Главное, какие ценности востребуются в моей взрослой жизни. (32) И пока помню, пока болею блокадой и военной памятью, сделаю эти наброски о страшном периоде моей маленькой жизни и жизни большой Страны, наброски о гибельной голодной жизни в моём Ленинграде, о страшной дороге по Ладожскому озеру, о том, что было после того, как нас посадили в поезд и мы с мамой поехали сначала в Горький, а потом навстречу Сталинградской битве...

(ЗЗ) Наброски о том, как калечили людей нравственно и психически голод и война...

(34) 3ачем я всё это пишу через пять лет после Победы? (35) Пишу для себя, для Памяти, пока ещё помню мелочи и детали событий.

(36) Пишу, чтобы выплеснуть на бумагу мою непроходящую боль от того, что нас, несмышлёнышей, бросили под откосом, раненых и больных, взрослые люди, когда нас отправляли обратно в Ленинград после кошмара Демянска и Лычкова, что в одиночестве пришлось осиливать мучительный голод зимы 1941—1942 гг., потому что мама была на казарменном положении, что в моей маленькой жизни был Сталинград и госпиталь с огромными человеческими страданиями.

(37) У меня много причин, и может быть, когда я поделюсь своей болью с бумагой, мне станет легче. (38) А ещё и потому, что, когда у нас собираются сослуживцы отца и вспоминают войну, мне так хочется выкрикнуть: (39) «А знаете ли вы, что выпало на долю ваших семей, ваших детей в Ленинграде? (40) В Сталинграде? (41) В других местах, где шла война, где были бои?» (42) Но с нашей Памятью не считаются.

(43) Вот и пусть эта моя горькая Память тихонечко лежит среди моих книг и тетрадей. (44) Пусть лежит, и может быть, кто-нибудь когда-нибудь найдёт в выброшенном хламе эту тетрадь и узнает, как мы жили и выжили в войну, и пусть это будет неравнодушный человек. (45) Мои беды и страдания — это мои, до которых никому нет дела. (46) У кого-то, может, было куда хуже. (47) Да и наверняка хуже, иначе люди бы не умирали. (48) Но и мне с лихвой хватило этого и хватит на всю оставшуюся жизнь. (49) 3абудутся какие-то мелочи, но тот страх голода, бомбёжек, обстрелов, страдания раненых в госпитале, смерть Даниловны и её помощь и тёти Ксении не забудутся никогда.

(По Л. Пожедаевой*)

* Людмила Васильевна Пожедаева (род. в 1934 г.), будучи школьницей, в 16 лет написала мемуары о том, как в 7 лет оказалась в адском хаосе Великой Отечественной войны — в ужасе, голоде, холоде блокады Ленинграда. Её книга «Война, блокада, я и другие... Мемуары ребёнка войны» о том, как 900 дней и ночей город и люди, живые и мёртвые, вопреки всему противостояли голоду, разрушению, смерти.