Как вы­ска­зы­ва­ния и по­ве­де­ние ге­ро­ев в дан­ном фраг­мен­те по­мо­га­ют по­нять сущ­ность их ха­рак­те­ров?

Ба­за­ров по­мол­чал.

— Когда я встре­чу че­ло­ве­ка, ко­то­рый не спа­со­вал бы пе­ре­до мною, — про­го­во­рил он с рас­ста­нов­кой, — тогда я из­ме­ню своё мне­ние о самом себе. Не­на­ви­деть! Да вот, на­при­мер, ты се­год­ня ска­зал, про­хо­дя мимо избы на­ше­го ста­ро­сты Фи­лип­па, — она такая слав­ная, белая, — вот, ска­зал ты, Рос­сия тогда до­стиг­нет со­вер­шен­ства, когда у по­след­не­го му­жи­ка будет такое же по­ме­ще­ние, и вся­кий из нас дол­жен этому спо­соб­ство­вать... А я и воз­не­на­ви­дел этого по­след­не­го му­жи­ка, Фи­лип­па или Си­до­ра, для ко­то­ро­го я дол­жен из кожи лезть и ко­то­рый мне даже спа­си­бо не ска­жет... да и на что мне его спа­си­бо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а даль­ше?

— Полно, Ев­ге­ний... по­слу­шать тебя се­год­ня, по­не­во­ле со­гла­сишь­ся с теми, ко­то­рые упре­ка­ют нас в от­сут­ствии прин­ци­пов.

— Ты го­во­ришь, как твой дядя. Прин­ци­пов во­об­ще нет — ты об этом не до­га­дал­ся до сих пор! — а есть ощу­ще­ния. Всё от них за­ви­сит.

— Как так?

— Да так же. На­при­мер, я: я при­дер­жи­ва­юсь от­ри­ца­тель­но­го на­прав­ле­ния — в силу ощу­ще­ния. Мне при­ят­но от­ри­цать, мой мозг так устро­ен — и баста! От­че­го мне нра­вит­ся химия? От­че­го ты лю­бишь яб­ло­ки? — тоже в силу ощу­ще­ния. Это всё едино. Глуб­же этого люди ни­ко­гда не про­ник­нут. Не вся­кий тебе это ска­жет, да и я в дру­гой раз тебе этого не скажу.

— Что ж? и чест­ность — ощу­ще­ние?

— Ещё бы!

— Ев­ге­ний! — начал пе­чаль­ным го­ло­сом Ар­ка­дий.

— А? что? не по вкусу? — пе­ре­бил Ба­за­ров. — Нет, брат! Ре­шил­ся всё ко­сить — валяй и себя по ногам!.. Од­на­ко мы до­воль­но фи­ло­соф­ство­ва­ли. «При­ро­да на­ве­ва­ет мол­ча­ние сна», — ска­зал Пуш­кин.

— Ни­ко­гда он ни­че­го по­доб­но­го не ска­зал, — про­мол­вил Ар­ка­дий.

— Ну, не ска­зал, так мог и дол­жен был ска­зать, в ка­че­стве поэта. Кста­ти, он, долж­но быть, в во­ен­ной служ­бе слу­жил.

— Пуш­кин ни­ко­гда не был во­ен­ным!

— По­ми­луй, у него на каж­дой стра­ни­це: на бой, на бой! за честь Рос­сии!

— Что ты это за не­бы­ли­цы вы­ду­мы­ва­ешь! Ведь это кле­ве­та на­ко­нец.

— Кле­ве­та? Эка важ­ность! Вот взду­мал каким сло­вом ис­пу­гать! Какую кле­ве­ту ни взве­ди на че­ло­ве­ка, он, в сущ­но­сти, за­слу­жи­ва­ет в два­дцать раз хуже того.

— Давай лучше спать! — с до­са­дой про­го­во­рил Ар­ка­дий.

— С ве­ли­чай­шим удо­воль­стви­ем, — от­ве­тил Ба­за­ров.

Но ни тому, ни дру­го­му не спа­лось. Какое-то почти враж­деб­ное чув­ство охва­ты­ва­ло серд­ца обоих мо­ло­дых людей. Минут пять спу­стя они от­кры­ли глаза и пе­ре­гля­ну­лись молча.

— По­смот­ри, — ска­зал вдруг Ар­ка­дий, — сухой кле­но­вый лист ото­рвал­ся и па­да­ет на землю; его дви­же­ния со­вер­шен­но сход­ны с полётом ба­боч­ки. Не стран­но ли? Самое пе­чаль­ное и мёртвое — сход­но с самым весёлым и живым.

— О друг мой, Ар­ка­дий Ни­ко­ла­ич! — вос­клик­нул Ба­за­ров, — об одном прошу тебя: не го­во­ри кра­си­во.

— Я го­во­рю, как умею... Да и на­ко­нец это дес­по­тизм. Мне при­ш­ла мысль в го­ло­ву; от­че­го её не вы­ска­зать?

— Так; но по­че­му же и мне не вы­ска­зать своей мысли? Я на­хо­жу, что го­во­рить кра­си­во не­при­лич­но.

— Что же при­лич­но? Ру­гать­ся?

— Э-э! да ты, я вижу, точно на­ме­рен пойти по сто­пам дя­дюш­ки. Как бы этот идиот по­ра­до­вал­ся, если б услы­шал тебя!

— Как ты на­звал Павла Пет­ро­ви­ча?

— Я его на­звал, как сле­ду­ет, — иди­о­том.

— Это, од­на­ко, не­стер­пи­мо! — вос­клик­нул Ар­ка­дий.

— Ага! род­ствен­ное чув­ство за­го­во­ри­ло, — спо­кой­но про­мол­вил Ба­за­ров. — Я за­ме­тил: оно очень упор­но дер­жит­ся в людях. От всего готов от­ка­зать­ся че­ло­век, со вся­ким пред­рас­суд­ком рас­ста­нет­ся; но со­знать­ся, что, на­при­мер, брат, ко­то­рый чужие плат­ки крадёт, вор, — это свыше его сил. Да и в самом деле: мой брат, мой — и не гений... воз­мож­но ли это?

— Во мне про­стое чув­ство спра­вед­ли­во­сти за­го­во­ри­ло, а вовсе не род­ствен­ное, — воз­ра­зил за­паль­чи­во Ар­ка­дий. — Но так как ты этого чув­ства не по­ни­ма­ешь, у тебя нет этого ощу­ще­ния, то ты и не мо­жешь су­дить о нём.

— Дру­ги­ми сло­ва­ми: Ар­ка­дий Кир­са­нов слиш­ком воз­вы­шен для моего по­ни­ма­ния, — пре­кло­ня­юсь и умол­каю.

— Полно, по­жа­луй­ста, Ев­ге­ний; мы на­ко­нец по­ссо­рим­ся.

— Ах, Ар­ка­дий! сде­лай одол­же­ние, по­ссо­рим­ся раз хо­ро­шень­ко — до по­ло­же­ния риз, до ис­треб­ле­ния.

— Но ведь этак, по­жа­луй, мы кон­чим тем...

— Что подерёмся? — под­хва­тил Ба­за­ров. — Что ж? Здесь, на сене, в такой идил­ли­че­ской об­ста­нов­ке, вдали от света и люд­ских взо­ров — ни­че­го. Но ты со мной не сла­дишь. Я тебя сей­час схва­чу за горло...

Ба­за­ров рас­то­пы­рил свои длин­ные и жёсткие паль­цы... Ар­ка­дий по­вер­нул­ся и при­го­то­вил­ся, как бы шутя, со­про­тив­лять­ся... Но лицо его друга по­ка­за­лось ему таким зло­ве­щим, такая не­шу­точ­ная угро­за по­чу­ди­лась ему в кри­вой усмеш­ке его губ, в за­го­рев­ших­ся гла­зах, что он по­чув­ство­вал не­воль­ную ро­бость...

И. С. Тур­ге­нев «Отцы и дети»