Как в данном эпизоде «Отцов и детей» намечается основной конфликт произведения?  

– Вот мы и дома, – промолвил Николай Петрович, снимая картуз  и встряхивая волосами. – Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть. – Поесть действительно не худо, – заметил, потягиваясь, Базаров  и опустился на диван. – Да, да, ужинать давайте, ужинать поскорее. – Николай Петрович без всякой видимой причины потопал ногами. – Вот кстати и Прокофьич. Вошёл человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый,  в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он осклабился, подошёл к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил  к двери и положил руки за спину. – Вот он, Прокофьич, – начал Николай Петрович, – приехал к нам наконец... Что? как ты его находишь? – В лучшем виде-с, – проговорил старик и осклабился опять, но тотчас же нахмурил свои густые брови. – На стол накрывать прикажете? – проговорил он внушительно. – Да, да, пожалуйста. Но не пройдёте ли вы сперва в вашу комнату, Евгений Васильич? – Нет, благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой туда стащить да вот эту одежонку, – прибавил он, снимая с себя свой балахон. – Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы  с недоумением, взял обеими руками базаровскую «одежонку» и, высоко подняв её над головою, удалился на цыпочках.)  А ты, Аркадий, пойдёшь  к себе на минутку? – Да, надо почиститься, – отвечал Аркадий и направился было к дверям, но в это мгновение вошёл в гостиную человек среднего роста, одетый  в тёмный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали тёмным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное  и чистое, словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты замечательной; особенно хороши были светлые, чёрные, продолговатые глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцатых годов. Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку  с длинными розовыми ногтями, – руку, казавшуюся ещё красивей от снежной белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом, и подал её племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», он три раза, по-русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щёк, и проговорил: «Добро пожаловать».

Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже положил её обратно в карман. – Я уже думал, что вы не приедете сегодня, – заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подёргивая плечами и показывая прекрасные белые зубы. – Разве что на дороге случилось? – Ничего не случилось, – отвечал Аркадий, – так, замешкались немного.